Nathaly.ru – Жизнь как чудо

Последний из Харрисонов

10.07.2008 :: Разное

Часы спокойно тикали, медленно, не торопясь, отбивая временной шаг. Дом спал. Спали шторы на окнах, и в них колыхался тихий ночной ветерок, переплетаясь с лучами от звезд. Спал письменный стол, наверное, видя во сне все песни с пластинок, что хранились в его ящиках. Спало все в комнате, спал и Олег – крепко и беспробудно. Свет круглой луны мягко падал на пол комнаты и на стену с фотографиями “Beatles”.

Надо сказать, что фотографии в этой комнате были везде. Не только, конечно, фотографии. Но фотографий здесь было больше, чем всего остального вместе взятого.

И все эти снимки были наколоты, наклеены, повешены, пришпилены ко всем четырем стенам. Со стены напротив окна из золоченой рамки глядел миляга Ринго. И со всех остальных фотографий на комнату лукаво, грустно, игриво, величаво глядели битлы.

Коронным номером стены, около которой стояла кровать Олега, был нарисованный хозяином комнаты портрет Харрисона в пиджаке, с гитарой, – ну, один к одному.

Неизвестно где пробило четыре часа ночи (или уже утра?) и все шорохи в доме смолкли. Но лишь на несколько минут. Когда часы ударили в последний раз, после небольшой паузы в комнате произошло какое-то странное загадочное движение. Лица на снимках по своему обыкновению в ночь полнолуния ожили, несчетное количество Джонов, Полов, Джорджей и, конечно, Ринго начали тихонько вести между собой беседу, стараясь не разбудить Олега.

Старр из главного портрета спокойно созерцал всех остальных с высоты положения, он ведь висел под самым потолком. Ожила фотография из фильма “Help!” Джон подошел к Ринго и начал бесцеремонно стягивать с его пальца перстень. Ринго разозлился:

– Ну ты! Олевел, что ли?

На это Джон аккуратно взял его двумя пальцами за борт пиджака и сказал:
– Старр! Я не понимаю, на кой Эпштейн тебе нужно это кольцо?

Ринго, в свою очередь, взял двумя пальцами руку Леннона, отодрал ее от своего пиджака и ответил:

– Отцепись от меня! Это подарок.

– Да тебе с твоим подарком и так полтора понедельника жить осталось. Ну, дай поношу хоть немножко!

– Иди ты к Вагнеру! – отрезал Ринго.

Снимки потихоньку жили своей жизнью. Грустили только плакаты с фотографиями с “Белого альбома”, ведь там все битлы отделены друг от друга – ни поговорить, ни подраться…

Молчал Джон. Все равно было Полу. Ринго сидел тихонько. Не сиделось лишь Джорджу. И тут он как самый левый решил нарушить запрет. Он подтянулся на руках вверх, присел на край рамки, перелез через нее наружу и тихонько спрыгнул на пол. Он думал как Раскольников: “Вошь я дрожащая или право имею? Раз право имею, значит я – самый главный”.

Все лица со стен повернулись в его сторону. Кто-то (кажется, Джон) прошептал “Вот те раз, пять пачек!” А Пол уронил кусок торта другому Джону на плечо. Джордж с победным видом стоял посреди комнаты. Ничто не нарушало молчания, пока все не обратили внимания на то, что выстриженный из аналогичного плаката Джордж (точная копия первого) полез из своей рамки. Он тихо подошел к первому, враждебно оглядыва его с ног до головы, словно примериваясь, куда его лучше послать.

Первый смотрел на второго, и в глазах его был немой вопрос: “Ну что? Съел? Я главный – и все!” – последнюю фразу он произнес вслух.

– Помолчи, – сказал второй.

– Что-что? Я не расслышал! – вопрошал первый.

– Ты зачем из плаката выскребостался? – ужасающе промолвил второй.

– А чтобы твои сопли в салфеточку собрать и в унитаз спустить. Чтобы горшок за тобой помыть, молоко у тебя с губ вытереть и лапши тебе на уши навешать.

– Ну, попробуй, пока я Ричарда Ивановича не позвал!

– Ну-ну! А если я Джона Фредовича позову?

– Ну, хватит! – в споре они и не заметили, как рядом с ними оказался третий Харрисон с “Белого альбома”. Трое зеркальных отражений друг друга стояли теперь посреди комнаты, глядя друг на друга весьма сурово.

Первый Джордж стал наступать на третьего.

– А ты-то чего влез! Давай, затараканивайся обратно, а не то… – он замахнулся на третьего, но раньше, чем он что-нибудь смог сделать, Джордж второй схватил его руку сзади, натянул на себя, а под колени подставил стул. В ярости первый вскочил и двинул второму по скуле, отчего тот, рискуя разбудить Олега, свалился за кровать.

Все бы, наверное, кончилось очень плохо, но за всем этим наблюдал еще один – нарисованный рукой Олега Харрисон. Все это время он нервно стучал пальцами по лежащей у него на коленях гитаре и недоумевал, что по этому поводу вообще мог возникнуть какой-то спор.

“А скажу-ка я им все, что я о них думаю,” – и полез вон из куска обоев, на которых был нарисован, взялся обеими руками за рамку, привстал, приговаривая: “Эй вы, дурачины! А главный-то – я!” – Но бедный Джордж не рассчитал, что у него на коленях все еще лежит злополучная гитара. Она перегнулась через борт рисунка и раньше, чем Джордж (уже четвертый, по убеждениям – первый) сумел сообразить ее схватить, она с диким грохотом обрушилась на Олега.

Он проснулся как в кошмарном сне, испуганно оглядывая свою комнату. Все было на своих местах: фотографии спокойно висели на стенах, стол, как и все остальное, стоял там же, где и раньше.

Олег потер ушибленный лоб. Лоб болел. “Возможно, что-то приснилось”, – подумалось ему. Он снова лег и заснул уже до полудня следующего дня.

А днем, когда мама пришла его проведать, она задержала свой взгляд на одной из фотографий с “Белого альбома”: под глазом у Джорджа красовался здоровенный синяк.

30.04.91 г.

Опубликовать в Facebook

Наверх